Глава 1. Непостоянство всего сущего

Были уже двадцатые числа месяца Каннадзуки (октября). Природа окрасилась в осенние цвета. Солнце клонилось к горизонту, заливая леса багряными и золотистыми оттенками. Осенний воздух был пропитан ароматом увядающей листвы и влажной земли. Лёгкий ветер пробегал сквозь кроны, заставляя кленовые листья кружиться в воздухе и оседать на дорогу. Под копытами лошадей и паланкином тихо шуршали сухие листья, словно перешёптываясь между собой.

Японский дипломат направлялся в Мирян, промежуточный пункт перед Тоннэ, откуда путь вёл уже прямо в Пусан. Он был всё ещё одет в нарядный ханбок, оставшийся с королевского приёма, словно напоминание о только что завершившейся дипломатической миссии.

За ним следовал паланкин, в котором ехали его жена и сын. Их сопровождал небольшой отряд самураев, одетых в тёмные кимоно, едущих по бокам и замыкающих караван.

Дипломат ехал впереди, его силуэт выделялся на фоне угасающего дня. Взгляд его то и дело скользил по окружающему лесу, будто выискивая невидимую опасность.

Внутри паланкина царила тишина, нарушаемая лишь шелестом занавесок и ритмичным покачиванием носилок. Красивая молодая японка, одетая в домашнее тёмно-синее кимоно, осторожно поправила одеяло на своём сыне и мягко спросила: — Ты не замёрз, сынок?

Мальчик задержал дыхание на мгновение, затем тихо покачал головой. Он сжался в складках своего тёплого ханбока, сшитого из плотной ткани. В отличие от кимоно, ханбок был просторным, но лучше сохранял тепло, защищая от пронизывающего осеннего ветра.

Маленький мальчик слегка поёжился, а затем, словно стыдясь своей слабости, пробормотал: — Мама, а почему я в ханбоке, а не в кимоно?

Молодая женщина, мама маленького мальчика, улыбнулась, её пальцы ласково скользнули по тёмным волосам мальчика. Затем она взяла его кимоно, осторожно набросила поверх ханбока, укрывая плечи сына, и мягко поправила ткань, словно защищая его от холода.— Потому что ночи становятся холодными, а в ханбоке теплее. Ты не замёрз, ведь так?

Ребёнок благодарно кивнул, поправляя кимоно, одетое на плотный ханбок. Его веки дрогнули от усталости. Мерное покачивание паланкина, шелест осенней листвы, шорох занавесок — всё словно убаюкивало его.

Внезапно ветер усилился, взметнув в воздух горсть золотых листьев, которые мягко осели на крыше паланкина. Где-то вдалеке раздался резкий крик вороны, разрывая вечернюю тишину. Женщина на мгновение напряглась, но затем снова расслабилась. Вечер был таким же, как и сотни других перед ним. Чего им бояться?

Маленькая дипломатическая группа почти выехала из леса. Дорога впереди просматривалась лучше, деревья уже не стояли так плотно, и ветер свободно пробегал по тропе, поднимая с земли опавшие листья.

Молодой японский дипломат, сидя верхом, ощутил странную тишину. Несколько секунд назад в лесу ещё слышались привычные звуки вечернего леса, но теперь они исчезли, словно что-то невидимое вытеснило их. Он поднял руку, и отряд остановился.

В этот момент из зарослей раздался свист, словно ветер сорвался с обрыва. Но это был не ветер. Один из самураев резко дёрнулся в седле, его тело сотряслось, прежде чем он беззвучно рухнул вниз, стрела торчала у него между лопаток. Затем – треск веток, тени, быстрые шаги. Нападение началось. Всё произошло за несколько мгновений.

Тёмные фигуры молниеносно выскользнули из кустов. Самураи тут же пришли в боевую готовность, их мечи блеснули в лунном свете, но враги действовали точно и слаженно. Тишина разорвалась звоном стали и короткими криками.

Внутри паланкина мама мальчика замерла, уловив резкую перемену в атмосфере. Она не стала сразу выглядывать – вместо этого обернулась к сыну и, коснувшись его плеча, мягко, но твёрдо сказала: — Сынок, оставайся в паланкине и не тревожься, я просто выгляну и посмотрю, что происходит снаружи.

Ребёнок смотрел на неё широко раскрытыми глазами, но не проронил ни звука. Только после этого она тихо отодвинула дверцу паланкина и осторожно выглянула наружу. Катана метнулась к её горлу. Но прежде, чем лезвие успело коснуться её кожи, веер в её руке взметнулся, отразив удар. Глухой металлический звук разорвал ночь.

Мгновение – и она уже не в паланкине. Она молниеносно выкатилась наружу, едва её ноги коснулись земли, катана вновь устремилась к ней, но на этот раз она перехватила атаку, сделав стремительный шаг вперёд.

Один точный удар – и нападающий осел на землю. Она подобрала катану и тут же развернулась навстречу новым врагам. Её атаковали одновременно двое. Катана закружилась в её руках, она двигалась быстро и точно, её шаги были плавными, почти танцевальными, но за этой грацией скрывалась смертельная точность.

Внутри паланкина ребёнок следил за каждым её движением, его тело инстинктивно двигалось вслед за её фигурой, пока она не исчезла из поля зрения. Он не стал выглядывать наружу. Вместо этого он выпрямился, закрыл глаза и его губы зашептали что-то, похожее на молитву.

Мальчик очнулся, когда все звуки на поляне стихли. Лес уже погрузился в темноту. Он быстро выбрался из паланкина, вскочил на ноги, отряхнул коленки и бросился туда, где в последний раз видел маму.

Потом, обрывки памяти – темно, он бежит, теряя силы пытается переворачивать тела. В памяти почему-то откладывается ханбок, а под ним кимоно.

Наконец он нашёл мать, которая была ещё жива. Маленький мальчик стремительно обнял маму своими маленькими ручками за шею. Она нашла ладошку сына, и вложила ему кулон, свернула её и на последнем вздохе, промолвила: — Беги, сынок, — повернула голову в сторону.

Мальчик брёл, не выбирая дороги. Его ноги утопали в листве, осенний ветер покачивал ветви деревьев, словно указывая путь. Он пил ледяную речную воду, зачерпывая её дрожащими ладонями. Находил корешки, ел их, не чувствуя вкуса – лишь бы что-то было в желудке. На пятый день его силы почти иссякли, потом темнота…

В ускользающем сознании мальчик услышал шаги, шёпот, тень… Перед ним остановился силуэт, но мальчик понял — это один из тех, кто напал. Он не испугался, сил на эмоции не хватило, он закрыл глаза и крепко сжал кулон, приготовился к удару… Лицо ребёнка оставалось спокойным, умиротворённым. Он улыбался перед смертью.

Ронин вздрогнул при виде выражения лица мальчика и не поднял меч, но мальчик уже не видел этого, от истощения он потерял сознание.

Ронин, нарушивший приказ, оставил мальчика у ворот Буддийского монастыря Чанбайшань в провинции Цзилинь, на границе Чосон и Империи Цин. Наверное, это была последняя искра совести со стороны ронина, в жестоком мире.

Ронин медленно опустился на одно колено, достал что-то из-за пазухи — старую бронзовую монету с серебряным налётом и квадратной дырой и вложил её в ладонь мальчику. Долго смотрел, может он вспоминал своего сына или понимал, что, убив ребёнка, он уже никогда не сможет переродится человеком, а тем более самураем. — Поступать по приказу — не значит терять душу, — пробормотал он одними губами. Затем поднялся, взял мальчика на руки и понёс.

Буддийский монастырь Чанбайшань раскинулся на склоне гор, словно обвитый облаками дракон, погружённый в вечную медитацию. Он стоял на старой тропе, ведущей от Чосона вглубь Цинской империи, в краю, где сосны поют на ветру, а источники дымятся даже в зимнюю стужу.

Здесь всё дышало покоем: потемневшие от времени деревянные колонны с вырезанными сутрами, каменные фонари, покрытые мхом, чайки над карнизами, и тишина, густая, как утренний туман.

За воротами с двускатной крышей, выкрашенными в выцветший киноварь, начинался внутренний двор с прудом лотосов. Белые и розовые цветы отражались в зеркальной воде — будто мысли тех, кто молился здесь веками.

Чанбайшань был не просто монастырём — он был убежищем между мирами: между жизнью и смертью, между светом и кармой. Именно там, под мерное пение ветра и отголоски колокола и колокольчиков, отгоняющих злые духи, ронин, тот, кто нарушил приказ, но сохранил душу, оставив мальчика у ворот на пороге новой судьбы.

Ворота медленно распахнулись, из монастыря выходили монахи, отправляясь по своим утренним делам. Старший монах читал сутры, его голос был мягким, но уверенным. Один из монахов сделал шаг вперёд – и сердце его дрогнуло.

У самых ворот в двух метрах, посередине, почти сливаясь с землёй, на коленях сидел, фактически лежал, обессиленный мальчик, чьё тело было неподвижным, словно он превратился в мшистый пенёк.

Он резко повернулся к остальным, выкрикнул что-то, а потом сорвался с места, побежав к ребёнку и осторожно опустился на колени. Он мягко коснулся плеча мальчика, тепла почти не было. Осторожно, но крепко взял его на руки – ребёнок не сопротивлялся и монах быстро, но бережно понёс мальчика внутрь монастыря, к спасению.

Монахи в Чанбайшане привыкли находить подкидышей с кровавыми историями и не задавали вопросов, но отправили сообщение в монастырь Хэинса, поскольку монахи китайского буддистского регулярно приезжали туда, чтобы изучать «Трипитака Кореана».