Глава 18. Уроки реальной дипломатии – Дзадзэн, дипломатия через боль и… милосердие

Прежде чем Амико-сан успела сказать что-то ещё, в коридоре раздались тяжёлые шаги. Сёдзи резко раздвинулись, и в проёме показался Тадамаса. Он вошёл в свой кабинет, и его появление было как всегда внушительным: широкие плечи, уверенная осанка и пронизывающий взгляд, который сразу обратился к мечу.

— Я вижу, ты рассматриваешь меч моего отца, — сказал он, подойдя ближе. Его голос звучал твёрдо, но не грубо. — Как он тебе?

Ли Ён поклонился, отдавая дань уважения:

— Он великолепен, Тадамаса-сама. Это настоящее произведение искусства.

Тадамаса прищурился, словно оценивая искренность этих слов, затем резко махнул рукой в сторону подставки:

— Если хочешь, можешь взять его в руки, чтобы ощутить настоящий дух самурая.

Ли Ён на мгновение замер, осознавая значимость предложения, он коротко взглянул на Амико-сан, которая едва заметно кивнула, подбадривая его. Молодой посол осторожно взял меч обеими руками — за рукоять и за лезвие, словно держал не просто оружие, а нечто священное. Это была его первая встреча с боевой катаной — мечом, который уже знал вкус боя. Её вес оказался неожиданно лёгким, но вместе с этим, он почувствовал нечто большее — словно через металл передавалась энергия её истории.

— Этот меч был с моим отцом в каждой битве, — проговорил Тадамаса, его голос звучал задумчиво. — Он защищал его, но иногда... иногда напоминал о том, как легко сила может стать слабостью.

Ли Ён слегка приподнял меч, внимательно осматривая катану, принадлежавшую отцу Тадамасы — самураю клана Мацудайра. Лезвие из полированной стали отражало свет лампы, как зеркало. Его изгиб был безупречен — в нём ощущалась и сила, и изящество.

Едва заметный хамон (линии закалки), словно дышал в свете, раскрывая мастерство кузнеца. На обратной стороне лезвия — подпись: Сёнин, провинция Сэтцу, имя, ставшее синонимом совершенства.

Серебристо-чёрная цуба (гарда) — округлая, с узором японских облаков — символа перемен. Но главное — мон Мацудайра, вишнёвая ветвь, словно светилась изнутри.

Цука (ручка), обёрнутая тёмным шёлком, ложилась в руку уверенно. Под ней проглядывала самэгава — кожа ската. На основании — кольцо в форме головы льва, охраняющего владельца.

Сая (ножны), покрытые чёрным лаком, были украшены узором стилизованных цветов. Среди них — герб клана, трёхлистный клевер: знак стойкости и верности.

Это был не просто меч. Это была память и связь, волшебство времени и судьбы, закованное в металл.

Ли Ён невольно задержал взгляд на цубе (гарде). Его пальцы осторожно касались выгравированных символов, словно ощущая присутствие тех, кто владел этим мечом раньше. Казалось, катана была не просто оружием, а живой историей, заключённой в сталь и дерево, пульсирующей древней энергией.

Он ощутил прохладу металла, которая смешивалась с теплом его рук, словно меч отвечал на прикосновение. Это был странный, почти мистический момент — связь, которую невозможно объяснить словами. Она была как тихий шёпот, как будто катана рассказывала свою историю, а он, в свою очередь, слушал её своей душой.

В это мгновении Ли Ён почувствовал, как что-то древнее и мудрое, словно дух самого самурая, проникает в него. Катана стала не просто оружием, а продолжением его существа, словно их души слились воедино. Он понял, что это не он держит меч, а меч держит его, напоминая о долге, чести и пути, который он должен пройти.

— Прекрасная работа, не так ли? — раздался голос Тадамасы, нарушая момент созерцания.

Молодой посол слегка вздрогнул, но быстро взял себя в руки, опуская взгляд на полированное лезвие. Тадамаса стоял в нескольких шагах от него, скрестив руки на груди, внимательно наблюдая за каждым его движением. Взгляд хозяина комнаты был тяжёлым, но не враждебным, скорее испытывающим.

— Действительно прекрасна, Тадамаса-сама, — ответил Ли Ён, чуть наклонив голову. — Этот меч словно рассказывает историю тех, кто держал его в руках.

На лице Тадамасы мелькнула тень удовлетворения. Он кивнул — коротко, будто признавая слова Ли Ёна достойными.

— Этот меч прошёл многое. Победы, поражения... — его голос стал задумчивым. — Он хранит память о силе и чести. Но и напоминает, как тонка грань между триумфом… и катастрофой.

В его голосе прозвучало нечто большее, чем простая гордость.Ли Ён почувствовал это.Может, это был намёк на личный опыт — на битвы, не только военные? Или… за этими словами скрывалось нечто ещё?

Амико-сан, наблюдавшая за ними, мягко улыбнулась и шагнула чуть ближе. Её движения были плавными, но в каждом жесте чувствовалась скрытая сила. «Если он когда-нибудь узнает настоящую причину, по которой эти доспехи и мечи хранятся здесь… — подумала она, не отводя взгляда от Ли Ёна, — это станет для него ударом. Шоком и тогда… чтобы Сора-тян сохранила с ним отношения, придётся приложить куда больше усилий, чем сейчас. Мы все должны постараться — если, конечно, захотим, чтобы эта связь осталась живой. Пока Ли Ён не готов узнать правду о происхождении этих реликвий, но рано или поздно Тадамаса должен будет сделать выбор: либо сам признаться в содеянном, либо показать, что он изменился — что его взгляды на честь, долг и семью уже другие.Хотя… пока, увы, этого не видно».

Но вслух она сказала:

— Ли Ён-сан, — обратилась она, её голос звучал мягко, но в нём прозвучала едва уловимая нотка наставления. — Этот меч — символ того, что каждое решение имеет свои последствия.Надеюсь, он станет для вас вдохновением… а не только предметом восхищения.

Ли Ён встретил её взгляд и склонил голову в знак благодарности:

— Благодарю вас, Амико-сама. Я сохраню ваши слова в своей памяти.

На миг между ними воцарилась тишина, нарушаемая лишь тихим шелестом ветра за стенами кабинета. Эта сцена — обмен взглядами, словами и скрытыми намёками — была такой же значимой, как и сам меч, олицетворявший всю глубину их встречи.

Амико-сан лишь слегка улыбнулась, опустив глаза, но Ли Ён заметил, как её взгляд мелькнул по мечу. Его мысли вновь вернулись к её словам: «Гармония не всегда отражает истину». Она внимательно наблюдала за Ли Ёном, который с увлечением и благоговением продолжал разглядывать катану. Его осторожные движения, то, как он касался гравировки на тсубе, выдали его неподдельное восхищение. «Человек, даже самый скрытный, раскрывается в такие моменты», — подумала она, чуть склонив голову набок.

Её взгляд задержался на молодом дипломат дольше, чем требовалось по этикету. Она отметила, как его руки едва заметно дрожали в самом начале, когда он только взял меч, но постепенно его жесты обрели твёрдость и уверенность. Это были движения человека, который не привык к оружию, но ощущал его значение и силу.

Амико-сан незаметно вздохнула, глядя, как он, словно заворожённый, водил пальцами по древним линиям закалки, будто пытался постичь что-то скрытое, связанное с историями побед и меча, и его хозяина.

— Ли Ён-сан, — наконец произнесла она, её голос прозвучал тихо, но достаточно чётко, чтобы прервать его мысли.

Ли Ён замер, словно выныривая из другого мира, и медленно поднял взгляд. Ему потребовалось мгновение, чтобы собраться, прежде чем он ответил.

— Простите, госпожа Амико-сама... Я.… — начал он, но остановился, понимая, что оправдываться нет смысла.

Амико-сан мягко улыбнулась, подняв руку, чтобы остановить его.

— Ли Ён-сан, не стоит извиняться, ваша увлечённость говорит о том, что вы не просто дипломат, но и человек, ценящий историю. Это редкое качество, — она вновь стала обращаться к нему на "вы" из чего молодой посол сделал вывод, что очередной этап его проверки он, по-видимому, прошёл, но пока не понятно с каким для него результатом.

Её слова были доброжелательны, но Ли Ён почувствовал, что она всё ещё наблюдала за ним, её взгляд оставался цепким, внимательно фиксируя каждую его реакцию.— Благодарю за ваши слова, Амико-сама, — ответил он, слегка поклонившись, всё ещё держа меч в руках.

— Вы сказали, что уроки меча важны для вас, — продолжила она, её голос звучал мягко, но с намёком на глубину, — но иногда важны не только уроки, которые мы получаем, но и те, которые мы оставляем для других.

Её взгляд вновь задержался на катане, словно она видела в этом оружии нечто большее, чем просто символ клана.«Он держит её так, будто она часть его души, — подумала Амико-сан. — Как будто он знает её историю, даже не зная своей собственной. Интересно, догадывается ли он сам о том, что его кровь, возможно, тесно связана с этой землёй?»

— Ли Ён-сан, — добавила Амико-сан чуть тише, — мечи — это не только история, но и зеркало. Иногда они показывают то, что мы скрываем от себя.

Её слова были тихими, но весомыми, как будто она намеренно оставляла пространство для его размышлений. Она видела, как его глаза слегка расширились, и поняла, что её намёк достиг цели или нет. "Поймёт ли он? Или это лишь пробудит в нём ещё больше вопросов?"

Ли Ён внимательно смотрел на неё, стараясь уловить скрытый смысл её слов. Возможно, увидев его страстное увлечение катаной, он показал ей свою уязвимость." Ох, как нехорошо, — досадливо подумал про себя молодой посол, — тем более перед переговорами об увеличении дани."

Однако, он опять ошибся в оценке Амико-сан, которая, скорее, положительно оценила его японскую сдержанную восторженность при виде катаны, то, как он держал её, нежно и трепетно проводил по её лезвию, словно без слов, духовно общаясь с мечом… говорило ей о том, что вопрос происхождения молодого человека для Амико уже не стоял." Он — один из нас, — подумала она с лёгкой улыбкой. — Даже если он сам этого ещё не осознаёт. И, возможно, именно это сделает его сильнее."

Он поднял взгляд, чуть растерянный, но сразу же вернувший себе спокойствие.

— Спасибо, Амико-сама, ваши слова для меня много значат, — ответил он, поклонившись ей с уважением.

Она слегка улыбнулась, отступив на шаг назад.

— Помните, Ли Ён-сан, что у каждой реликвии есть не только история, но и урок. И иногда именно в этих уроках кроется ключ к пониманию не только других, но и самого себя. Её слова прозвучали как тонкий намёк, и он почувствовал, что этот разговор был далеко не случайным, но пока он не понимал, что это значит

Ли Ён аккуратно вернул катану Тадамасе, стараясь, чтобы его движения выглядели уверенными, но почтительными. Тадамаса принял меч с таким почтением, словно это было не просто оружие, а продолжение самого себя. Он бережно поставил катану на катанакаке — изящную подставку, где уже лежал вакидзаси, короткий меч, дополняющий дайсё (пару – катана и вакидзаси).

На мгновение хозяин кабинета задержал взгляд на оружии, словно проверяя, всё ли на своём месте, и лишь затем повернулся к своим гостям.— Присаживайтесь, — сказал он, жестом приглашая Амико-сан и Ли Ёна снова занять свои места на татами. Его голос звучал спокойно, но в нём ощущалась твёрдость, характерная для человека, привыкшего управлять. Ли Ён поклонился, сохраняя спокойное выражение лица, хотя внутри почувствовал лёгкое напряжение. Он знал, что возвращение к татами снова будет испытывать его терпение и выдержку.

Обречённо, но с достоинством, он направился в сторону расстеленных ковриков, стараясь двигаться так, чтобы ни одно его действие не выдало нежелание молодого посла проводить переговоры, сидя на татами в позе сэйдза, к которой он, к своему удивлению, начал испытывать определённую неприязнь.

Молодой посол остановился, подождав, пока хозяин кабинета сядет первым, а затем Амико-сан, занявшая место справа от мужа. Лишь после этого он осторожно опустился на своё место напротив Тадамасы, стараясь сделать это максимально плавно и беззвучно.

Поза снова напомнила о своём неудобстве: напряжение в ногах дало о себе знать. Но Ли Ён удержал ровную осанку, скрестив руки на коленях и слегка опустив взгляд, как того требовал этикет.

— Так лучше, — заметил Тадамаса, прерывая тишину своим уверенным, как всегда, голосом, — в такой обстановке разговоры всегда идут продуктивнее.

Ли Ён коротко кивнул, на мгновение задержав взгляд на лице хозяина кабинета, прежде чем снова сосредоточиться на поддержании невозмутимого выражения. «Сидение на полу — это ведь общая традиция», — подумал он, мельком оглядывая хозяев. Однако есть разница в том, как это делают у корейцев и японцев. Корейцы, устраиваясь на тёплом полу ондоль, предпочитают позу янбан или просто «по-турецки». Японцы же неизменно выбирают сэйдза — позу на коленях, с пятками под тазом.

Он чуть выпрямил спину, стараясь справиться с нарастающим напряжением. «Но эта поза...» Он мельком взглянул на Тадамасу, который сидел так, будто его тело было создано для сэйдза. «...она словно испытывает твою стойкость, особенно в течение долгих переговоров».

Ли Ён незаметно вздохнул, стараясь сосредоточиться на своих целях, а не на протестах собственного тела. Его взгляд на мгновение задержался на мечах в токонома, как будто они могли дать ему силы.

Молодой посол, сидя на татами в позе сэйдза, с трудом сохранял невозмутимость. Его ноги, ещё не отошедшие от первого раза, снова начали затекать, а покалывание становилось всё более ощутимым, пробираясь от стоп к бёдрам. Он выпрямил спину, стараясь игнорировать неудобство, но каждая минута казалась испытанием.

«На тёплом ондоле дома всё иначе», — подумал он, мимолётно вспоминая уют и свободу движений. Там позы были менее строгими: можно было спокойно вытянуть ноги или сесть по-турецки. Здесь же, в этой обстановке, сэйдза казалась символом дисциплины и контроля.

Ему казалось, что неподвижность стала ещё одной частью этикета, требующего от него полной самоотдачи. «Сама дисциплина требует неподвижности, и эта неподвижность проверяет тебя», — мелькнула мысль.

Он бросил быстрый взгляд на Тадамасу, который сидел с абсолютным спокойствием, будто эта поза была для него столь же естественна, как дыхание. Это лишь подчёркивало его положение хозяина и уверенность в себе.

«Сколько времени я смогу выдержать так», — подумал Ли Ён и незаметно перевёл взгляд на токонома, где стояла пара мечей. Линии их закалки, строгие и изящные, казались ему отражением самого момента: напряжённого, но важного.

Его положение обязывало к выдержке, а не к жалобам на неудобство. Каждый мускул, напрягшийся от длительного сидения, напоминал о себе, но он упорно сохранял ровную осанку и сосредоточенность. Краем глаза он заметил, как Амико мельком взглянула на его ноги. Её лицо оставалось бесстрастным, но в этом взгляде читалась доля внимания — словно она что-то подмечала про себя.

«Она наблюдает, как я справляюсь с физическим неудобством и буду отвечать на их вопросы», — понял он.

Эта мысль лишь укрепила его решимость. Ли Ён знал: любая слабость, даже незначительная — неуместное движение, дрогнувший шаг — могла быть воспринята Амико-сан и Тадамасой как признак неуклюжести, недостатка выдержки или, что хуже всего, внутренней неуверенности, а неуверенность — это уже рычаг, который они могли использовать в будущих переговорах о дани.

Он опустил взгляд, снова сосредотачиваясь на дыхании, и постарался отогнать от себя нарастающее покалывание в ногах. Собрав всю волю, чтобы не изменить позу и не выдать своего дискомфорта, он понимал, что для японцев такие мелочи могли многое рассказать о человеке. Каждое движение, каждый взгляд становились частью молчаливого диалога, в котором слабость не прощалась.

Голос Амико-сан прозвучал неожиданно мягко, но Ли Ён уловил в нём проницательность, с которой, казалось, она проникала в самую суть его мыслей.

— Ли Ён-сан, — произнесла она, чуть склонив голову, словно извиняясь за своё вмешательство. — Вы сказали, что уроки меча важны для вас, но я думаю, что уроки терпения, как вы мне сказали, не менее ценны.

Её слова, словно тонкий клинок, проникли в его мысли, касаясь того, что он пытался скрыть. Он понял, что она не просто наблюдает, но и проверяет его. Ли Ён встретился с её взглядом на мгновение, затем слегка наклонил голову в знак согласия:

— Вы абсолютно правы, госпожа Амико-сама. Терпение — основа истинного мастерства, как в искусстве меча, так и в искусстве дипломатии. Её губы тронула лёгкая улыбка, но её глаза оставались напряжёнными, изучающими.

— Именно так, — тихо ответила она, как будто соглашаясь, но не отводя от него пристального оценивающего взгляда.

Амико-сан уловила, как Ли Ён с трудом сохранял положение: его поза была безупречной, но лёгкое напряжение в плечах и руках выдавали усилия, которые он прикладывал, чтобы не изменить позу. Её взгляд скользнул по его лицу, отметив спокойное, почти неподвижное выражение. Она не подала вида, что заметила его неудобство, но внутренне улыбнулась.«Удобство раскрывает человека гораздо меньше, чем дискомфорт, — подумала она, склонив голову чуть набок, словно прислушиваясь к невидимым знакам. — Пусть покажет, как он справляется с этим».

Её взгляд задержался на его неподвижной спине, на руках, которые он держал сложенными на коленях. Казалось, он сосредоточился на контроле не только тела, но и мыслей.«Неплохо, Ли Ён-сан, — мысленно продолжила она — Но выдержит ли ваше терпение? И насколько ваше спокойствие настоящее, а не маска?» Её губы чуть дрогнули, едва заметно намечая улыбку, но глаза оставались цепкими, наблюдающими.

Улыбка Амико-сан стала чуть шире, придавая её лицу вид доброжелательной хозяйки, но в глазах оставалась пристальная внимательность, казалось, она фиксировала каждую деталь: напряжённость в руках Ли Ёна, едва заметное движение его плеч, замедленное дыхание.

— Надеюсь, этот урок станет для вас полезным, Ли Ён-сан, — произнесла она мягким, но чуть заострённым тоном, как будто её слова несли в себе больше, чем простое пожелание. Её взгляд задержался на его лице, а затем вновь опустился к его позе, словно проверяя, как он воспримет её слова.

Тадамаса, наблюдавший за беседой с лёгкой усмешкой, наконец заговорил. Его голос прозвучал низко и уверенно:

— Моя жена права. Терпение и контроль — это качества, которые особенно ценны для дипломата. Он слегка наклонился вперёд, взгляд его задержался на лице Ли Ёна. Усмешка на его губах оставалась, но в глазах появился холодный интерес, как будто он тоже изучал молодого посланника.

Ли Ён коротко кивнул, принимая слова как наставление.

— Благодарю, Тадамаса-сама. Я постараюсь оправдать ожидания.

Его голос прозвучал ровно, но внутри он чувствовал, как растёт напряжение, будто каждый его ответ — часть экзамена, который он ещё не до конца понял.

Ли Ён сохранил спокойное выражение лица, хотя внутри его мысли теснились одна за другой. «Они испытывают меня, — с некоторым раздражением понял он, ощущая, как их взгляды — изучающий Тадамасы и пристальный Амико-сан — буквально проникают вглубь. Но я не должен дать им повода усомниться в моей выдержке», — он выпрямил спину ещё больше, стараясь, чтобы его движения оставались уверенными, но естественными.

Однако онемение в ногах становилось всё более ощутимым, распространяясь от стоп к голеням. Покалывание сменилось тяжестью, а чувство неудобства начало превращаться в тихую, но настойчивую боль. Его взгляд вновь ненадолго задержался на токонома с мечами. Линии закалки и строгие очертания катаны словно говорили о выдержке и стойкости. Он пытался найти в них символическую поддержку, напоминание о том, что терпение и контроль — основа любой победы.

«Я должен выдержать», — твёрдо подумал он, возвращая внимание к хозяину дома. Он снова сосредоточился на Тадамасе, чувствуя, что следующий шаг в этой беседе будет не менее важным. Даже если его тело уже начинало протестовать, он знал, что ни одно движение не должно выдать его внутренней борьбы.

Амико-сан всё же сжалилась над Ли Ёном, лицо которого оставалось бесстрастным, но она, обладая интуитивной проницательностью, которую скрывали её мягкие черты, заметила напряжённость в его позе. Она знала, что долгое сидение на татами могло быть непривычным для корейца — или даже для японца, который провёл годы в среде корейцев, где позы для сидения на полу были гораздо свободнее.

Ли Ён заметил, как взгляд Амико-сан задержался на его лице, а затем медленно скользнул к его онемевшим ногам — точно так же, как учитель оценивает ученика, проверяя, насколько тот готов к испытанию. Это был не просто взгляд — скорее немой вопрос, ожидание. Она не скажет прямо, но хочет, чтобы он сам понял.

В корейской среде такое понимание мыслей других людей, особенно старших приходит с детства: без слов, без пояснений. Просто понимаешь и знаешь, что от тебя ждут.

И, всё же, даже здесь были различия – японцы, как и корейцы, читали малейшие изменения в выражении лица, но использовали молчание как оружие, создавая пробелы, которые собеседник должен был заполнить сам.

Сейчас же, взгляд Амико-сан задерживался на Ли Ёне на мгновение дольше, чем требовалось, но она быстро отвела глаза, сохраняя внешнюю непринуждённость. Её мягкая улыбка тронула губы, словно ободряя, и она, не подавая вида, что заметила его неудобство, произнесла:

— Ли Ён-сан, почему бы нам не продолжить беседу за столом? Думаю, так будет удобнее для всех, — её слова прозвучали непринуждённо, как будто это было обычное предложение, продиктованное заботой о комфорте гостей.

Ли Ён поднял взгляд, чуть смутившись от её прозорливости, но тут же вежливо кивнул:

— Благодарю вас, госпожа Амико-сама. Это было бы очень любезно.

Тадамаса, слегка нахмурив брови, бросил на жену короткий взгляд, но ничего не сказал, лишь встал первым, подавая пример. Он жестом пригласил следовать жену и Ли Ёна к небольшому столу с изящными стульями, которые стояли в другой части комнаты.

Пока они пересаживались, Тадамаса, слегка приподняв бровь, усмехнулся:— Удобство не должно мешать делам, но в этом случае, пожалуй, соглашусь.

Когда Ли Ён сел, напряжение в ногах постепенно отступило, позволяя ему вернуть привычную собранность и внимание к деталям.

Амико-сан снова взглянула на него:

— Надеюсь, так вам будет проще сосредоточиться, Ли Ён-сан. — Её голос звучал мягко, но в нём угадывалась едва заметная игривость — словно она точно знала, что ему сейчас нужно.

Молодой посол низко поклонился, оставаясь на стуле — он не решился встать, пока ноги всё ещё не отошли от онемения.