Глава 25. Морской путь воспоминаний о прошлом

Тадамаса уверенно шагал впереди, его движения были быстрыми и энергичными, словно он уже мысленно прокладывал путь предстоящего путешествия. Следом за ним шла Амико-сан — её шаги оставались спокойными и грациозными, в осанке которой сквозила несгибаемая твёрдость. Ли Ён шёл чуть позади неё, замыкая шествие. На первый взгляд их процессия выглядела размеренной и упорядоченной, но в воздухе витало тревожное напряжение отъезда.

У самбаси (пирса) их уже ожидали Сора-тян и её служанка Сайо. Обе выглядели сдержанно, но изысканно, воплощая японскую утончённость.

Элегантное фурисодэ Соры-тян, сшитое из переливающегося на свету шёлка глубокого лавандового оттенка, было украшено изящными узорами ветвей сосны и золотых журавлей. Эти символы долголетия и удачи казались почти живыми, когда лёгкий ветерок пробегал по складкам ткани. Длинные рукава мягко скользили, подчёркивая грациозность её движений, а аккуратно уложенные волосы украшали декоративные шпильки с миниатюрными журавлями, которые переливались в утреннем свете.

Обувь дополняли изящные дзори, перевязанные тонкими лентами, подобранными в тон к оби (поясу), на котором был изображён изысканный узор, перекликающийся с рисунками на кимоно.

Волосы Соры-тян были убраны в аккуратную причёску с использованием традиционных канзаши (шпилек), украшенных мелкими подвесками в форме цветущей сакуры, которые слегка покачивались при каждом её движении.

Её образ, хоть и соответствовал статусу дочери высокопоставленного японского чиновника, оставался лёгким и свежим, словно она принадлежала самому утру, которое медленно расцветало над морем.

Сайо была одета скромнее остальных. Её кимоно, выполненное в мягких серо-голубых оттенках, выглядело простым, но при внимательном взгляде ткань выдавала мастерство создателя. Едва уловимые узоры бамбуковых листьев, словно оживавшие при каждом её шаге, добавляли образу лёгкости и изящества.

Ли Ён отметил, что в её ушах были скромные костяные серёжки, изогнутые в форме тонких змей. Они казались слегка оплавившимися, как будто носили на себе отпечаток времени или пережитого испытания.Этот странный, почти мистический аксессуар сразу привлёк его внимание — но он так и не спросил ни у неё, ни у Соры-тян, откуда они. Сайо хранила их как память, как оберег…Как молчаливое напоминание о боли и преданности.

Рукава её кимоно были немного короче, чем у знатных дам, подчёркивая её положение служанки, но изящная вышивка вдоль воротника и пояс оби с тонким орнаментом журавлей намекали на утончённый вкус и особое внимание к деталям.

Она стояла чуть позади Соры-тян, сложив руки перед собой, излучая спокойствие и уверенность. Несмотря на скромность наряда, в её облике было что-то притягательное. Возможно, это лёгкость её движений, словно ветер незримо касался её силуэта, или особая глубина взгляда, в котором скрывались тайны и непоколебимая решимость.

Когда Ли Ён краем глаза взглянул на неё, его охватило странное чувство — будто за её молчаливым присутствием крылась неведомая сила, недоступная обычной служанке. Её аура источала сдержанную уверенность, создавая вокруг себя ощущение защиты и гармонии. Казалось, даже самая бурная тревога могла затихнуть рядом с ней, словно ветер, натолкнувшийся на скалистый утёс.

Ли Ён вежливо поклонился и произнёс, обращаясь к Соре-тян:

— Хорошая погода для водного путешествия, не находите, Сора-сан? Девушка лишь улыбнулась и ответила таким же вежливым поклоном, но в её взгляде мелькнуло что-то тёплое — возможно, лёгкая насмешка или скрытое одобрение.

Мать и отец лишь кивнули дочери, соблюдая формальности. Тадамаса жестом указал двигаться дальше, и группа направилась к кораблю. Ли Ён поймал себя на том, что невольно продолжает смотреть на Сору-тян.

Амико-сан, уловив его взгляд, подошла чуть ближе и тихо, с едва заметной насмешкой в голосе, произнесла:

— Ли Ён-сан, ты смотришь на мою дочь, как голодный тигр на добычу.

Она не дала молодому послу времени на оправдания или возражения, лишь слегка улыбнулась, и, с грацией, которой позавидовала бы любая дама высшего общества Японии, направилась вслед за мужем, оставляя Ли Ёна наедине с его смущением.

Однако Ли Ёну было не до смущения — он застыл, ошеломлённый видом госэна, величественно покачивающегося на волнах. Его изящные линии и внушительные размеры сразу выделяли его среди остальных судов в гавани.

Это был боевой корабль, построенный по самым передовым технологиям своего времени. Корпус, обшитый тёмным деревом, блестел под солнечными лучами, будто отполированный. Высокая мачта вздымалась к небу, словно гигантский страж, а паруса, свёрнутые на рейках, были сотканы из плотной парусины, украшенной едва заметными узорами волн.

На носу судна красовалась резная фигура дракона с позолоченными глазами, которые, казалось, пристально следили за каждым, кто приближался. Хвост дракона плавно обвивал нижнюю часть корпуса, придавая кораблю вид могучего морского стража.

Укрепления на борту ясно указывали на его боевое предназначение — специальные платформы для арбалетов и пушек, надёжно закреплённые вдоль палубы, свидетельствовали о том, что этот корабль был готов встретить врага. Всё вокруг дышало выверенной дисциплиной: палуба сияла чистотой, канаты были аккуратно уложены, а бочки с припасами — расставлены в идеальном порядке. Ли Ён отметил, с какой точностью и слаженностью двигались матросы, одетые в одинаковые формы. Их движения были быстрыми, но не суетливыми, словно единый, чётко отлаженный механизм.

«Это не просто корабль… Это произведение искусства, созданное для покорения морей», — подумал Ли Ён, невольно сравнивая это судно с более скромными кораблями, которые ему доводилось видеть раньше. Он даже почувствовал лёгкий укол зависти — насколько далеко простирались амбиции и тщеславие Тадамасы, если он мог позволить себе такое великолепие?

На мгновение в его душе мелькнуло ощущение неловкости — корейские корабли, казавшиеся ему надёжными, вдруг показались грубоватыми в сравнении с этим изысканным судном. Но Ли Ён быстро взял себя в руки. «Нет, не красота делает корабль сильным, а его экипаж», — твёрдо напомнил он себе.

Когда они поднялись на борт, Тадамаса уверенно протянул руку, помогая Амико-сан ступить на палубу. Ли Ён, следовавший позади вместе с Сорой-тян, немного замешкался, но быстро предложил ей свою руку.

— Благодарю, Ли Ён-сан, — с лёгкой улыбкой произнесла Сора-тян, принимая его помощь. Её пальцы оказались удивительно тёплыми и мягкими, а взгляд на мгновение задержался на лице молодого посла.

Ли Ён почувствовал, как по его спине пробежала едва уловимая дрожь. Он быстро отвёл взгляд, стараясь скрыть свою растерянность, и, помогая ей подняться, спокойно ответил:

— Всегда к вашим услугам, Сора-сан.

Её губы едва заметно дрогнули, словно она хотела что-то сказать, но тут же перевела взгляд на мачты корабля и заговорила о погоде:

— Сегодня морской бриз так свеж, — произнесла она задумчиво, её голос был спокоен, но в глазах проскользнула тень какой-то неуловимой мысли, — надеюсь, путь будет таким же гладким, как вода у берега.

— Уверен, капитан сделает всё возможное, чтобы наш переход был безопасным, — ответил Ли Ён, стараясь поддержать разговор, хотя внутри всё ещё ощущал лёгкое напряжение от её прикосновения.

Он заметил, как Сайо ловко, как лисичка, поднималась на палубу госэны, но всё же протянул ей руку — не столько из необходимости, сколько из вежливости. Та на мгновение задержала на нём взгляд, прежде чем принять помощь.

Ли Ён перевёл взгляд на паруса, медленно расправляющиеся над ними, и с лёгкой улыбкой добавил:

— Этот корабль внушает доверие. Он словно создан не только для покорения морей, но и… сердец.

Сора-тян уловила скрытую нотку лести в его словах, но её лицо осталось спокойным, без тени смущения. Лишь в уголках губ мелькнула лёгкая улыбка.

— А вам, Ли Ён-сан, кажется, что сердца можно покорить так же, как волны? — в её голосе прозвучал едва уловимый вызов.

Молодой посол на мгновение замешкался, словно проверяя границы дозволенного в этой словесной игре.

— Всё зависит от ветра, — наконец произнёс он, чуть склонив голову и указав взглядом на Тадамасу и Амико-сан, которые как раз поднимались на палубу и направлялись в омотэя, — если ветер благоприятен… возможно всё.

Сора прикрыла рот ладонью, сдерживая лёгкий смешок, но её глаза весело сверкнули. Она перевела взгляд на отца, скрывшегося за дверями омотэя, а затем снова посмотрела на Ли Ёна.

— Посмотрим, какой ветер будет сопутствовать нам сегодня, — произнесла она, чуть склонив голову, будто оценивая его ответ.

Ли Ён, прервав разговор с Сорой-тян, слегка поклонился ей и направился к Тадамасе. Подойдя ближе, он проследил за его взглядом, устремлённым к горизонту.

Перед ними простиралась бескрайняя морская гладь, сверкающая в лучах полуденного солнца. Глубокая синева воды сливалась с небом на горизонте, а редкие облака напоминали лёгкие мазки мастера, оставленные на безупречном полотне. Вдалеке виднелись небольшие острова — зелёные пятна, разбросанные по бескрайнему простору моря.

— Да, Тадамаса-сама. Море величественно, как дыхание императора, но даже великое море не вечно спокойно. Лишь тот, кто владеет собой, сможет управлять ветром.

Тадамаса кивнул, не совсем понял, но услышав «величественно», и «великое», был поражён этой фразой и, явно, удовлетворённый словами молодого посла бросил быстрый, взгляд на Ли Ёна, словно что-то обдумывая, а затем, словно невзначай, спросил:

— Ли Ён, тебе когда-нибудь доводилось видеть морскую битву?

Этот неожиданный вопрос заставил молодого дипломата на мгновение задуматься.

Тадамаса хмыкнул, уловив его замешательство, и уголки его губ дрогнули в едва заметной усмешке. В глазах главы офиса вспыхнул азарт — тот самый огонёк, который всегда выдавал его тщеславие.

— Ну что ж, Ли Ён, — протянул он, с лёгкой насмешкой, — возможно, тебе и не придётся долго ждать. На этих водах редко бывает спокойно… Кто знает, что принесёт нам море?

Тадамаса сделал широкий жест рукой, указывая сначала на палубу, затем на горизонт, словно приглашая Ли Ёна вообразить себе картину возможной битвы.

— Но запомни, — продолжил он, понизив голос до почти доверительного тона, — в битве важна не только сила, но и умение видеть ситуацию насквозь. Тот, кто знает слабость врага, побеждает, не сделав ни одного лишнего движения.

Ли Ён внимательно слушал, стараясь уловить скрытый смысл в словах Тадамасы. Он заметил, как капитан корабля, стоявший неподалёку, бросил в их сторону быстрый, оценивающий взгляд, но тут же вернулся к своим обязанностям.

— Надеюсь, это знание так и останется для меня теорией, а не превратится в практику, — ответил Ли Ён, позволяя себе сдержанную улыбку, — я никогда не участвовал в настоящих сражениях… тем более морских. В его голосе прозвучала лёгкая напряжённость.

Тадамаса расхохотался — громко и заразительно, будто одобряя его осторожность.

— Посмотрим, Ли Ён, посмотрим, — сказал он, поворачиваясь к жене, которая с интересом наблюдала за их беседой. — Амико-сама, как ты думаешь, справится ли наш дипломат с вызовами, которые могут поджидать нас в этом плавании?

Амико-сан, изящно поправляя рукав своего кимоно, слегка наклонила голову и с лёгкой улыбкой ответила:

— Уверена, что Ли Ён проявит себя достойно. Но, конечно, я надеюсь, что нам удастся избежать любых испытаний.

Второй корабль сопровождения, сэкибун, представлял собой внушительное военное судно периода Сэнгоку, предназначенное для морских сражений. Хотя он значительно отличался от флагмана, его суровый и основательный облик внушал не меньшее уважение. Корпус был шире и ниже, с тяжёлой осадкой, что делало его менее манёвренным, но гораздо более устойчивым в бурных водах. Этот корабль строился не для стремительных атак, а для надёжности и защиты.

Обшитый тёмным деревом, его корпус был дополнительно укреплён металлическими полосами, поблескивающими в лучах солнца. На носу возвышалась резная фигура каракури — мифического морского зверя, олицетворяющего хитрость и силу. Его глаза, вырезанные из полированного нефрита, мерцали холодным светом, придавая облику судна почти зловещий вид.

На борту сэкибуна находились укреплённые щиты с прорезями для стрельбы из арбалетов, а неподалёку располагались массивные поворотные катапульты, способные выпускать зажигательные стрелы. На корме возвышалась небольшая башня — идеальная позиция для лучников. На мачтах гордо развевались флаги с гербом клана Мацудайра, символизируя преданность и мощь.

Палуба корабля была устлана плотными циновками из рисовой соломы, а возле центральной мачты стояли крупные бочки с запасами воды и провизии. Экипаж сэкибуна выглядел более сурово: мужчины с хмурыми лицами и отработанными движениями, облачённые в простые хаори, внушали ощущение боевой готовности.

Тадамаса дал команду капитану корабля госэна, который, в свою очередь, подал сигнал сопровождающему сэкибуну. Корабли медленно отшвартовались и начали движение в конце Часа Дракона.

Затем он предложил своим спутникам, включая Сору, пройти в омотэя, чтобы продолжить разговор, в котором уже был застелен низкий стол с татами, а небольшие окна пропускали мягкий свет, создавая уютную атмосферу даже среди морского путешествия.

Тадамаса уверенно прошёл вперёд и опустился на татами за низким столиком, спокойно сложив руки на коленях. Он сделал приглашающий жест, указывая остальным занять свои места. Амико-сан, словно не заметив этого, с той же грациозной непринуждённостью прошла вперёд и села по правую руку от мужа. В её движениях сочетались мягкость и подчёркнутая деловитость, словно даже в такой обстановке она не упускала контроля над ситуацией.

Сора-тян выждала мгновение, уловив одобрительный жест отца, и затем плавно опустилась на колени по его левую руку, склонив голову в знак почтения. Её движения были лёгкими, почти танцевальными, словно она сама воплощала утончённость традиций.

Ли Ён, внимательно наблюдая за этим ритуалом расстановки, сдержанно поклонился, затем обошёл столик и занял место напротив Тадамасы. Его поза выражала готовность к разговору и уважение, но при этом сохраняла естественность и уверенность.

Амико-сан взглянула на Ли Ёна с лёгкой, почти незаметной улыбкой.

— Ли Ён — начала она мягко, — если сидеть на татами вам неудобно, не стесняйтесь расположиться так, как вам привычнее.

Она чуть повернулась к Тадамасе и Соре-тян, чтобы убедиться, что её слова находят поддержку, и, заметив их кивки, снова посмотрела на молодого посла:

— Здесь нет необходимости в лишних испытаниях. Мы ведь уже знаем, что вы достойны уважения. Её тон оставался тёплым, а лёгкий наклон головы в сторону Ли Ёна выражал больше, чем могли сказать слова — искреннюю заботу и желание поддержать его.

Ли Ён оценил слова Амико-сан, ответил ей лёгким поклоном, затем обвёл взглядом комнату. Пространство омотэя очаровывало своей утончённой простотой: стены, затянутые изящной рисовой бумагой с нежным узором, пропускали рассеянный свет, создавая ощущение уюта.

На полу лежали идеально уложенные татами, а в углу комнаты стояла токонома — небольшая ниша, в которой размещались свиток с изречением и миниатюрная керамическая фигурка журавля.

В центре располагался низкий, покрытый лаком стол, окружённый мягкими подушками. Ли Ён почувствовал, как атмосфера комнаты одновременно расслабляет и настраивает на серьёзный разговор.

Ли Ён перевёл взгляд с груди Тадамасы на его лицо, и в его глазах на мгновение мелькнуло что-то неуловимое — тень эмоции, которую он тут же спрятал.

— Расскажите мне больше, Тадамаса-сама. Если вы действительно знали моего отца, я хочу понять, как это связано со мной.

Но вместо ожидаемого ответа от главы Пусанского офиса, на его вопрос ответила его жена.

— Ли Ён, — мягко, почти по-матерински произнесла она, её голос был тихим, но в нём чувствовалась искренняя забота, — сегодня ты можешь услышать столько нового, что… — она на мгновение замолчала, подбирая слова, — что в любой момент можешь остановить нас.

Она слегка склонила голову, словно пытаясь прочитать его реакцию, и продолжила:

— То, что ты узнаешь, изменит всё, — в её голосе прозвучали едва уловимые нотки грусти.

— Тадамаса-сан и я… — её взгляд на мгновение задержался на Соре-тян, которая, словно тень, притаилась возле отца.

Девушка молчала, но её тревожный, внимательный взгляд не отрывался от Ли Ёна.

— Мы хотим, чтобы знание о твоём прошлом стало для тебя шагом вперёд, а не ударом, который отбросит назад… или, хуже того, сломает.— Ты уже понял, что твоё японское происхождение не стало для тебя открытием — ты сам это осознал. Но кем бы ты ни решил себя признать — корейцем или японцем — этот выбор должен быть только твоим, — мягко, но твёрдо продолжила Амико-сан.

— Помни: нерешительность станет твоим худшим врагом.

Выдержав паузу, она добавила, чуть склонив голову:

— Мы поддержим любой твой путь… если он будет мудрым и обдуманным.

— Амико-сама, — учтиво поклонился Ли Ён. Его голос прозвучал глубоко, но в нём была почти детская уязвимость — как у мальчика, отчаянно пытающегося вспомнить имя матери.

Амико-сан прикрыла глаза на миг, затем медленно открыла их и, глядя прямо в лицо Ли Ёна, ответила:

— Ли Ён, я не на твоём месте, но... — она провела рукой по складкам своего кимоно, словно проверяя их идеальную гладкость, а затем, мягко, почти по-матерински, продолжила:

— Я бы приняла своё положение и увидела бы в своём происхождении не недостаток из-за своего происхождения, а, скорее, преимущество — возможность стать мостом между Империей Ямато и королевством Чосон.

Её голос был спокойным, чётко выговаривая слова, сделав паузу, она внимательно посмотрела Ли Ёну в лицо, на его руки, и, видимо удовлетворившись, продолжила:

— Я хорошо знаю экономическую ситуацию Чосона и разбираюсь в политике. Я понимаю, кто на самом деле принимает окончательные решения по вопросу дани. Я могла бы применить свои знания о ресурсах и внутреннем устройстве провинций, чтобы, если потребуется, аргументировать необходимость временного отказа от повышения дани — не как уступку, а как рациональный и стратегически грамотный шаг, предотвращающий народные волнения.

Она слегка наклонила голову.

— Но мне, человеку, не имеющему чёткого понимания текущей политической, а главное — экономической ситуации, которая напрямую влияет на расстановку сил в моей второй, а может быть, и первой Родине, такая помощь была бы необходима. И я бы непременно обратилась за советом…

С этими словами она плавно склонилась в сторону мужа, а затем — чуть глубже — в сторону Ли Ёна.

Он тут же ответил таким же уважительным поклоном. Это был не просто жест вежливости, а признание: он услышал подлинное предложение помощи — от самой влиятельной женщины, играющей немалую роль не только в политике, но и в экономике Японии.

Он почувствовал вес сказанных ею слов. Женщина, стоявшая перед ним, была куда больше, чем просто хранительница очага. Через контроль над поставками она возвышала одни кланы и ослабляла другие, влияя на политический расклад внутри великой державы Ниппон.

Молодой посол ясно осознал: теперь эти люди — Тадамаса, Амико-сан и, конечно же, Сора-тян — становятся частью его пути. И их поступки, советы, даже мысли будут отныне влиять не только на его судьбу, но, возможно, и на то, какой путь он примет — как свой собственный.— Благодарю вас, Амико-сама, — тихо произнёс Ли Ён. — Спасибо, что помогаете мне обрести свой путь мудрыми советами.

Он снова низко поклонился — сначала Тадамасе, затем посмотрел Амико-сан прямо в глаза и с ещё большим уважением поклонился лично ей.— Твой отец, Масаюки Кобаяси был истинным самураем, — заговорил Тадамаса, убедившись, что слова Амико-сан были услышаны. Его голос был низким и серьёзным.— Если бы он был жив, он бы гордился тобой… тем, кем ты стал.

Глава офиса посмотрел на Ли Ёна с лёгким прищуром, оценивая его осанку, взгляд, выражение лица. Это был взгляд человека, привыкшего взвешивать людей, искать в них силу и слабость. Удовлетворившись увиденным, Тадамаса медленно кивнул и продолжил:— Вначале он служил при дворе сёгуна Токугава. Его уважали за ум и преданность. Но позже сёгун отправил его в Корею, дипломатом при дворе корейского короля. Он выполнял свою миссию с честью и верностью, как подобает настоящему самураю. Масаюки был не просто слугой — он был мостом между двумя мирами.

Ли Ён слегка наклонил голову, сохраняя вежливое молчание, но его взгляд выдавал внутренний интерес и множество вопросов, которые он пока не решался задать.— Однако твой отец допустил, с точки зрения как японского, так и корейского посла, непростительную ошибку… — Тадамаса сделал паузу, оценивающе взглянув на Ли Ёна, затем перевёл взгляд на Амико-сан, будто ища её молчаливого одобрения, и продолжил:— Он женился на «хафу», — Тадамаса искоса посмотрел на жену, которая сидела идеально прямо, не удостоив мужа даже взгляда, но было видно, что за этой беспристрастностью скрывается её недовольство. Глава Пусанского офиса быстро поправился:

— Женился на женщине, которая была наполовину японкой, наполовину кореянкой. Её отец, Масааки, был японцем, выходцем из младшей ветви рода клана Со, самурайского рода, со временем обедневшего. А её мать — кореянка по имени Хва Рён, женщина с сильным характером и нежным взглядом, чья красота и ум покорили сердце её будущего мужа.

Ли Ён сдержанно кивнул, стараясь сохранять невозмутимость, но внутри всё переворачивалось. Каждое слово Тадамасы было подобно ударам молота, высекающим части его прошлого.

Он сначала удивился, что Тадамаса начал объяснять ему, что «хафу» это наполовину корейцы, а наполовину японцы, но вспомнив рассказ Амико-сан, что она провела год своего детства с подружкой, которая была наполовину кореянкой и наполовину японкой понял, что в семье Тадамасы это слово было, в некотором смысле табу.

Молодой посол знал отношение к «хафу». В то время люди смешанного происхождения, тем, кто находились между мирами, но не принадлежали ни к одному из них полностью. В Японии их часто воспринимали как чужаков, тех, кто нарушает чистоту крови, традиций, общества. Даже если «хафу» был наполовину японцем, этого никогда не было достаточно. В Корее же к ним могли относиться с ещё большей подозрительностью, видя в них угрозу национальной идентичности.

Для Ли Ёна эти мысли были особенно болезненны — ещё вчера вечером, когда, менее чем за сутки назад, он впервые начал подозревать своё истинное происхождение. Во время разговора с Тадамасой и Амико-сан он мучился вопросом: «Если моя кровь — это сплав двух наций, враждующих между собой, то кто же я?» — подумал он тогда, ощущая, как внутри него нарастает тяжесть.

Но уже сегодня, особенно после беседы с Амико-сан, он начал смотреть на это иначе. В раздумьях над непростым вопросом и делая свой выбор, он начинал формировать то, что станет его жизненным путём.

Сейчас он взглянул на себя по-новому:«А может, моя кровь — это не слабость, а мост? Возможность соединить два мира… вместо того, чтобы выбирать между ними?»

Амико-сан, внимательно следившая за Ли Ёном, слегка улыбнулась, как будто прочитав последние мысли молодого посла.

— Ли Ён, твоя мать была истинной японкой, её звали Киёка Кобаяси, — медленно сказала она и ей голос звучал тихо, с небольшими паузами между словами, вспоминая прошлый события, — но, несмотря на японскую кровь, и, то, что она была удивительно похожа на отца, ему не простили сделанного им выбора. Точно так же, как и твоему отцу...

— Твоя мать была дочерью, Со Масааки, младшего брата даймё, — продолжила Амико-сан, её голос стал чуть мягче, — его клан раньше контролировал морскую торговлю и обеспечивал безопасность для миссий в Корай. Её мать, кореянку Хва Рён, я знала лично, она обучала меня корейскому языку, почти год моего пребывания на Цусиме.

— Ли Ён, твоя мать, была женщиной необычайной красоты и силы духа. Со временем дела старого самурая начали ухудшаться, и он принял решение отправить свою дочь из Цусимы, чтобы она служила в дипломатической миссии в Пусане. Там она и познакомилась с твоим отцом.

Амико-сан, вновь взглянула на мужа, взглядом попросила Тадамасу продолжить, ведь он знал о Киёке, только со слов только его жены и получив разрешение, она начала говорить тихим задумчивым голосом, словно в памяти возникали какие-то картинки из её далёких, детских воспоминаний:— С детства твоя мать увлекалась тренировками с боккэнами и катанами. Я не знаю другой такой девочки, которая так владела катаной. Со стороны казалось, будто её рука была продолжением лезвия. Её движения были настолько точны и стремительны, что напоминали танец богини войны.

Амико-сан слегка вздохнула и, наклонив голову, тихо добавила:

— Без преувеличения, она была уникальна. И это не просто уважение… — она на мгновение замолчала, а затем добавила, чуть тише, словно открывая что-то сокровенное:

— Она вдохновляла, даже тех, кто ставил под сомнение её путь, её уважали даже те, кто не принимал участия женщин в боевых искусствах.

— Киёка Кобаяси была не только женщиной выдающейся красоты, но и несгибаемого характера. Она была настоящей опорой для твоего отца. Её дух был силён, как у истинного самурая.

Она на мгновение замолчала, словно вспоминая услышанные истории, и продолжила, её голос звучал с оттенком восхищения:

— Киёка мастерски владела многими видами оружия, но её истинной любовью была катана. Она могла часами отрабатывать сложные удары, оттачивая движения до совершенства. Говорят, что даже немногие самураи не осмеливались бросить ей вызов — столь искусно она владела мечом.— Мне было очень интересно наблюдать, как ты увлечённо рассматриваешь катану, — сказала Амико-сан, её голос звучал мягко, но с лёгкой долей поддразнивания.

Ли Ён слегка улыбнулся, чувствуя, как в её словах звучит не только шутка, но и искреннее внимание.— Катана всегда привлекала меня, Амико-сама, — ответил он сдержанно, — это не просто оружие. Это символ силы, чести и.… истории. Каждый раз, глядя на неё, я думаю, какой путь она прошла, чью душу она защищала.

Тадамаса, который до этого молча наблюдал за беседой, усмехнулся.

— Говоришь как истинный японец. Интересно, у кого ты научился такому взгляду на вещи?

Тадамаса слегка прищурился, изучающе глядя на молодого посла. В комнате на мгновение повисла тишина — будто они ждали, как он ответит.

— Может быть, это наследственное, Тадамаса-сама, — спокойно ответил Ли Ён, переведя взгляд на лежащую неподалёку катану, — возможно, я просто начинаю видеть то, что всегда было внутри меня

Амико-сан одобрительно кивнула, её взгляд стал задумчивым.

— Ты говоришь, как настоящий самурай. И, возможно, в этом больше правды, чем ты пока осознаёшь.

Тадамаса тяжело вздохнул, его взгляд на мгновение остановился на Ли Ёне, как будто проверяя, готов ли молодой человек услышать правду.

— Сёгун Токугава отдалил твоего отца от двора. Он запретил любые коммуникации с японским двором, которые проходили через остров Цусима. Для Масаюки это было не просто изгнание, это был удар по чести и его имени, — Тадамаса, услышав слова жены, слегка кивнул.

— Но, — продолжил он, его голос стал строже, — этот шаг не избавил их от подозрений и давления. Быть наполовину кореянкой наполовину японкой — значит жить под пристальным взглядом всех, кто считает тебя чужаком. Сёгун не простил твоему отцу этот союз, но и не наказал его открыто. Цусима и Пусан стали для него компромиссом, своего рода изоляцией.

Ли Ён почувствовал, как внутри него зарождается странное ощущение. В груди стало тяжело, словно слова Тадамасы добавили к его прошлому новый вес, который он ещё не знал, как нести.

— Я помню, у Киёки был старший брат, — продолжила Амико-сан, её голос звучал задумчиво, — именно он пробудил в ней страсть к катане своим умением обращаться с боккэном и искусно фехтовать. Мы с Киёкой часто наблюдали за ним из укрытия, восхищаясь тем, как он двигался — ловко и грациозно, словно танцуя с мечом.

Амико-сан замолчала. В её глазах заиграли всполохи воспоминаний — настолько ярких, что даже спустя столько лет они казались живыми и настоящими. На мгновение она задумалась, а затем продолжила, тише:

— Киёко писала мне, что его, возможно, казнили… или заставили совершить сэппуку, что по её мнению было несправедливым решеием. Какой-то самурай открыто оскорблял их родителей и Рэн не выдержал, назвав того самурая трусом, а затем, в честной схватке на катанах, тяжело того ранил. После этого прежний даймё, Масатоси Со, приказал заточить его в тайную тюрьму — химеро, в подземельях замка Со. С тех пор о нём не было никаких вестей.

А про себя Амико-сан подумала:«Недавно… я видела кого-то, кто был так похож на Рэнтаро. Та же корейская внешность, только старше, строже… Лицо изменилось, но черты… те же…»

Она слегка стукнула себя закрытым веером по губам, словно возвращаясь из мыслей. «Мне нужно поговорить с этим человеком. Когда услышу его голос… я узнаю его.»

Потом она заговорила вслух:

— Незадолго до гибели твоей матери Киёко писала мне, что получила письмо от Рэнтаро. Она звала его вернуться в замок Со.

После смерти старого даймё его место занял старший сын — Нагаёси Со, который никогда не был согласен с решением отца изгнать Рэнтаро и скрыть это от его родителей — твоего деда, Масааки Со, и бабушки, кореянки Хва Рён. Им даже не сообщили, что их сын жив… Они ждали... Ждали… и дождались тишины.

Амико-сан на секунду замолчала, затем сказала тихо, почти шёпотом:

— После многих лет безвестия… и особенно — после убийства твоей матери и отца…Когда Масатоси Со отказался отвечать на какие-либо запросы о судьбе японского дипломата, —твоих дед и бабушка не выдержали. Они сочли это последним унижением.И тогда… они совершили двойное сэппуку.

Она сделала паузу, затем добавила:

— Это был их немой протест — против несправедливости, против клана, против молчания.

Ли Ён застыл. Эти слова были как удар по сердцу. Он даже не знал о существовании деда и бабушки —а теперь, узнав, как они ушли из жизни, не мог дышать.

Его раздумья прервал громкий голос Тадамасы:

— Кто и за что убил твоих родителей, — продолжил Тадамаса, — я не знаю. Но многие факты указывают на то, что все ниточки ведут на Цусиму. Возможно, — он задумчиво потёр рукой подбородок, делая паузу, словно обдумывая свои слова, — там ты сможешь узнать правду.

Тадамаса вопросительно посмотрел на Ли Ёна, словно хотел прочитать его мысли, затем перевёл взгляд на Амико-сан, ожидая её подтверждения или комментария.

Сора-тян, до этого молчавшая, продолжала смотреть на Ли Ёна из-под полуприкрытых глаз. Это был не прямой взгляд, а тихое, почти невидимое наблюдение. Она не разглядывала его, но в её взгляде сквозили неподдельный интерес и поддержка, которые Ли Ён невольно уловил.

— Только один факт из твоего прошлого не складывается в цельную картину, — медленно начала Амико-сан, её голос был мягким, но в нём звучала нотка задумчивости. — Ли Су Иль, твой приёмный отец, наверняка знал твоего отца, — она слегка прищурилась, её взгляд стал сосредоточенным.

— Я почти уверена, что он знал, кого усыновляет. Но как ему удалось скрывать это от тебя более двадцати лет? Как он смог не сказать ни слова о том, кто ты есть на самом деле?

Её слова повисли в воздухе, оставляя место для размышлений. Ли Ён впервые за всё время не смог сдержать эмоций — он едва заметно вздрогнул, услышав имя своего отца, Ли Су Иля.

В своих ночных размышлениях он не раз задавал себе этот вопрос: почему приёмный отец за двадцать пять лет так и не решился раскрыть ему тайну его прошлого?

Его пальцы на мгновение сжались, но он тут же заставил себя расслабиться, не позволяя тревоге проявиться наружу.

Все эти годы он уважал и ценил Ли Су Иля, который был для него настоящим наставником и примером. Но теперь, оглядываясь назад, он не мог избавиться от мысли, что их отношения, его воспитание и обучение могли быть частью какого-то тщательно спланированного замысла.