Глава 5. Молодая листва в тени старого дерева

Детские Митиюки Ли Ёна. Начало

Внезапно его память унесла назад — в тот день, когда он впервые встретил своего будущего отца. Это было в монастыре Хэинса, затерянный среди гор Гаясан.

Его привезли китайские монахи из Буддийского монастыря Чанбайшань в провинции Цзилинь, на границе Чосон и Империи Цин. Он не помнил, как он попал туда, но монахи рассказывали ему, как только он пришёл в себя через несколько дней, что нашли его фактически лежавшим у ворот их монастыря в один из холодных осенних дней.

Когда он приехал в монастырь Хэинса, настоятель в первый же день пришёл к ребёнку и отдал ему кулон и “серебряный” ичибу-кин. Мальчик сразу же надел кулон, который был ему великоват и висел сам кулон висел на уровне точки таньчона — середины живота.

Монахи приютили маленького мальчика, пытаясь разыскать его родственников, которые могли бы взять сироту под свою опеку, но время шло, и поиски оставались безрезультатными.

Спустя год, двадцать пять лет назад, в тот же монастырь приехал молодой чиновник из ведомства младших советников (саду-пан), отвечавшего за документацию и поручения старших сановников.

Это был молодой Ли Су Иль, он прибыл, чтобы оплакать смерть своей жены и неродившегося ребёнка. Он не ожидал, что эта поездка изменит не только его жизнь, но и судьбу маленького мальчика.

Монахи шептались, что этот молодой чиновник недавно потерял жену и нерождённого ребёнка. Судя по тому, как сердечно встретил его настоятель монастыря, статус молодого чиновника был необычайно высок для его возраста. — Этот юноша пойдёт далеко, — тихо говорили монахи в приватных беседах, едва ли не с уважением, но с лёгким сомнением в голосах. — Учитывая его родословную и природный ум, он вскоре поднимется гораздо выше. — Да, не сомневайтесь, — вторили им другие, — лишь вопрос времени, когда он возьмёт на себя серьёзные обязанности. Только вот, насколько ему хватит стойкости на этом пути....

Молодой чиновник добрался до монастыря, изнеможённый и простуженный. Осенние дожди размыли дороги, а пронизывающий ветер, казалось, пробирался до самых костей. Не перестававший ливень превратил путь в вязкое месиво, и холод, проникший в тело, не оставлял шанса согреться.

По настоятельным уговорам настоятеля монастыря молодой чиновник несколько дней не выходил из своей кельи, отлёживался и приходил в себя.— Как лодка не может плыть с треснувшим веслом, так и ум не найдёт ясности в измождённом теле. Позволь себе восстановиться, прежде чем искать ответы, — уважительно и заботливо сказал настоятель храма, отправляя молодого чиновника в отведённую ему келью.

Монахи часто заглядывали к нему, принося целебные настойки и травяные отвары. Во вторую ночь один из монахов даже спал у его двери — видимо, состояние молодого чиновника было критическим.

Ли Су Иль вышел из своей кельи на третий день. Его шаги были неспешны, движения ещё выдавали слабость, но желание прогуляться по внутреннему двору монастыря перевесило остатки усталости.

Там он заметил маленького мальчика, сидящего на холодных каменных плитах. Его маленькие руки крепко сжимали кисть, а взгляд был сосредоточен на листке бумаги, где он аккуратно выводил какой-то иероглиф.

На вид ребёнку было около четырёх-пяти лет, и в его движениях уже чувствовалась не по-детски серьёзная концентрация. Что-то в этом маленьком мальчике притягивало взгляд.

Молодой чиновник, сам не понимая, почему, приблизился. Его внимание остановилось на линии шеи и форме лица ребёнка, и вдруг он замер. «Не может быть...», — мысль, пронзившая его сознание, подтолкнула воспоминание. Да, на одном из дипломатических приёмов он видел человека, чьи черты сейчас угадывались в этом мальчике. — Масаюки… Кобаяси, неужели это его сын — тихо произнёс Ли Су Иль, словно проверяя свою память.

Маленький мальчик был так погружён в работу, что не сразу заметил подошедшего молодого чиновника. Лишь когда он закончил и отложил кисть, маленький мальчик поднял голову и увидел молодого чиновника, который уже внимательно рассматривал его старания.

Ли Су Иль остановился перед маленьким мальчиком и склонился чуть ниже, чтобы лучше рассмотреть работу.

Молодой чиновник застал ребёнка в тот момент, когда тот выводил последний штрих иероглифа

記  память

Его маленькая рука слегка дрожала, словно неуверенная, а в глазах, напротив, отражалась тихая, глубокая грусть. — Я вижу, ты написал иероглиф "記," — тихо произнёс чиновник, его голос был мягким, но настороженным, как будто он боялся спугнуть хрупкий момент. — Почему именно этот знак?

Маленький мальчик поднял голову, не сразу отвечая. Он выглядел задумчиво, затем грустно, глядя в глаза молодому советнику и как-то отрешённо сказал: — Потому что... — начал он, его голос дрогнул, но вдруг, словно найдя нужные слова, он продолжил: — Потому что я ничего не помню. Я напрягаю память, но ничего не могу вспомнить.

Его маленькие пальцы с силой сжали палочку для письма, словно в ней заключалась вся его напряжённость и отчаяние от ежедневных, безуспешных попыток вернуть утраченные воспоминания.— Я тебя понимаю, но иногда спокойствие... — тихо произнёс Ли Су Иль, подходя ближе к мальчику. Он поднял кисть, лежавшую рядом, и плавным, уверенным движением вывел на листе иероглиф 

静  спокойствие

Положив кисть и указав на написанный знак, он продолжил:— Иногда не нужно принуждать себя. Дай мыслям течь легко и свободно, без борьбы и страданий. Он внимательно смотрел на реакцию ребёнка, отмечая, как те слова проникали в его сознание. Но Ли Су Иль не мог не ответить на выражение, мелькнувшее в глазах мальчика, будто спорящее с его словами.

Молодой чиновник помолчал, внимательно глядя на мальчика, а затем, словно цитируя древний свиток, медленно произнёс:— Как тихая вода отражает небеса, так и ум, свободный от волнений, способен увидеть истину. Позволь себе покой, и память вернётся сама.

Мальчик поднял глаза на советника, будто пытался уловить скрытый смысл его слов. — Как тебя зовут? — вдруг спросил молодой чиновник, мягко, но настойчиво.

— Ли Янг, — немного растерянно произнёс ребёнок, опустив голову.— Это имя, данное тебе при рождении? — чиновник искренне удивился ответу мальчика.

— Нет, когда меня нашли около монастыря китайские монахи, я не помнил своего имени… — мальчик, слегка болезненно поморщился и сморщил свой лоб, но затем быстро продолжил, — я уже привык к этому имени, а своего я не помню.

Ли Су Иль сжал губы, изучая мальчика внимательным взглядом. В его позе и тоне чувствовалась смесь сострадания и заинтересованности. Мальчик действительно не помнил своего имени. Даже когда он пришёл в себя, и монахи привели его в порядок, воспоминания ускользали, словно песок сквозь пальцы. Он не помнил, откуда у него в руке оказался кулон.

Он не мог вспомнить ни лица матери, ни образа отца. Та ночь осталась в его памяти странным, пугающим наваждением — яркие вспышки памяти: размытые силуэты, пронзительные звуки.

Сквозь хаос воспоминаний до него доносился только женский голос — тёплый, тревожный и странно далёкий. Но в то же время он был таким родным, будто этот голос принадлежал самой жизни:

— Возьми кулон… и беги…

Ему казалось, что это голос его матери. Мальчик замер, содрогнувшись от этого внезапного воспоминания. Его взгляд потускнел, словно мир вокруг утратил цвета, оставив его наедине с этим тихим, но мучительным эхом прошлого.

— Можно я буду называть тебя на корейский манер — Ли Ён, — мягко сказал Ли Су Иль, наклоняясь к мальчику. Его голос был тёплым, но уверенным.

— Но я уверен, что ты ещё вспомнишь имя, данное тебе при рождении.

— А что такое Ён? И чем оно лучше, чем Янг? — спросил мальчик.

— Это одно и то же, — ответил Ли Су Иль, и, взяв дощечку, аккуратно записал китайский иероглиф:

陽

— По-китайски "Ян" — это «солнце», но в Корее тебе привычнее будет "Ён". Это имя можно перевести как "светлый", "отражающий истину".

Он внимательно посмотрел на мальчика, который сидел с отрешённым видом.

— Если это имя кажется тебе чужим, я буду звать тебя Ли Янг.

Мальчик словно очнулся от своих мыслей.

Глубоко вздохнув, слишком взросло для пяти лет, он сжал в ладони кулон.— Ли… Ён, — прошептал он, словно пробуя на слух это имя и у мальчика было такое ощущение будто имя вспыхнуло где-то внутри, как угольки под пеплом.

Кулон в его маленькой ручке дрогнул, словно подтверждая принятие имени или это ему просто показалось?

Молодой чиновник ненадолго задумался. Его взгляд стал мягче, словно мысли унеслись далеко за пределы монастырских стен, туда, где жизнь мальчика была разорвана жестокой судьбой. Он подошёл ближе, опустил ладонь на плечо ребёнка.

— Хорошо, — повторил он с лёгкой, почти отеческой улыбкой.

— Хорошо. Отныне ты — Ли Ён и пусть это имя принесёт тебе свет.

Ли Су Иль на мгновение замолчал, будто воспоминание затронуло что-то глубоко личное. В памяти всплыл разговор с женой – тогда они выбирали имя для своего будущего сына. Им обоим нравилось имя Ён – Ли Ён, но тот мальчик так и не родился, а его мать умерла при родах, унеся с собой не только жизнь, но и мечты о будущем, которому не суждено было случиться.

Может быть, этому ребёнку Будда позволит стать тем, кем в мечтах видел его молодой чиновник?

Разумеется, молодой чиновник и представить не мог, что имя, предназначенное его нерождённому сыну, в итоге достанется незнакомому пятилетнему мальчику, которого он соберётся усыновить. Но, он здраво рассудил, что имя Ён, означающее связь, единение, идеально отражает роль — Ли Ён… — тихо произнёс он, будто примеряя его. Затем поднял взгляд на советника и спросил с наивной искренностью:

— А почему это так важно?

Советник улыбнулся, но в его глазах мелькнула тень раздумий. Он на мгновение отвёл взгляд, будто что-то вспоминая, а затем заговорил: — Потому что каждый человек в этом мире должен иметь имя. Имя — это не просто слово. Это твоя связь с прошлым и мост в будущее.

Он ненадолго замолчал, подбирая слова, затем тихо добавил: — И ещё… потому что я… — советник запнулся, его голос вдруг стал тише, но затем вновь обрёл твёрдость.

— Потому что я хочу, чтобы у тебя была возможность начать заново.

Мальчик внимательно посмотрел на него, и его большие глаза, казалось, искали ответ. Советник, чтобы отвлечь мальчика от тяжёлых мыслей, мягко сменил тему и спросил:

— Как тебе живётся здесь, в буддийском монастыре?

Мальчик пожал плечами и посмотрел в сторону, словно взвешивая слова, прежде чем ответить:

— Монахи добры ко мне, — начал он, слегка задумчиво. — Здесь большое внимание уделяется иероглифике, что хорошо укрепляет дух, но... — он сделал паузу, глядя на свои худые руки, — очень мало занятий для укрепления тела: стрельба из лука и битвы на мечах.

Советник Ли Су Иль едва заметно улыбнулся его рассудительности. — Ты очень наблюдателен для своего возраста, Ли Ён, — произнёс он, задумчиво глядя на мальчика. — Укрепление духа и тела должно быть в равновесии, как две стороны одного клинка. А ты... ты знаешь, как держать меч? — с лёгкой ноткой любопытства спросил советник.

Мальчик немного оживился, его взгляд потеплел.— Я не помню, но, кажется, мой отец учил меня, пока был... — он запнулся, взгляд его помутнел на мгновение, но быстро продолжил:

— Я помню лишь слова, что меч должен быть продолжением твоей души.

Ли Су Иль пристально посмотрел на мальчика. Слова мальчика зацепили его, словно тихое эхо воспоминаний из собственного прошлого. Для японцев меч был чем-то большим, чем просто оружие. Он отражал дух, честь, наследие. — Это мудрое наставление, — произнёс Ли Су Иль, задумчиво глядя на кулон на шее Ли Ёна. — Душа, связанная с клинком... И такая связь у тебя должна быть сохранена, Ли Ён. Мы найдём для этого возможность. Тебе нужно учиться дальше, развивать своё мастерство.

Он чувствовал, что в словах мальчика есть нечто большее, чем просто память. Это было словно подтверждение его догадок.

Ли Су Иль внимательно прислушался к голосу мальчика, не упуская ни одной интонации. Речь Ли Ёна звучала на корейском языке, но с непривычными акцентами, словно он подбирал слова осторожно, как если бы они были ему не до конца привычны. Иногда мальчик путал окончания, временами слегка искажал произношение.

Молодой чиновник, проницательный по натуре, быстро отметил эти особенности. Если он был прав, мальчик, происходил из японской семьи. Речевые нюансы, которые он уловил, вполне соответствовали тому, кто учил корейский язык не с рождения, а позже, уже после того, как сформировались основы другого наречия.

Ли Су Иль задумчиво смотрел на мальчика, который сосредоточенно выводил иероглифы на деревянной табличке. Он прислушивался к его речи, замечая то, что от других могло бы ускользнуть.

Речь Ли Ёна звучала непривычно для корейского слуха — в его произношении явно угадывались особенности другого языка. "Интонации, акценты... Эти тонкие нюансы," — размышлял Ли Су Иль. — Это не просто случайные ошибки. Его речь напоминает манеру того, кто изучал корейский как второй язык. Вероятно, его родной язык — японский. Он использует упрощённые конструкции и интонационные модели, характерные для японцев, изучающих корейский."

Советник вспоминал, как в недавних трактатах, привезённых из Китая, описывались открытия о процессе изучения второго языка. Некоторые из учёных утверждали, что язык, усвоенный в раннем детстве, формирует основу для восприятия всех последующих. Эти "языковые корни" остаются в памяти и накладывают отпечаток даже на беглую речь во взрослом возрасте.

«Его произношение указывает на то, что корейский не был его первым языком, — размышлял Ли Су Иль, — возможно, его родная фонетика мешает ему адаптироваться к более сложным аспектам корейской грамматики. Однако его возраст — это преимущество. В отличие от взрослых, дети лучше справляются с устранением акцента, если погружаются в языковую среду».

Советник вспомнил также недавние исследования из Кансайской области, где наблюдали за детьми, растущими в двуязычных семьях. Было доказано, что дети, изучающие второй язык в раннем возрасте, обладают большей когнитивной гибкостью. Это означало, что, несмотря на акцент, Ли Ён мог развить глубокое понимание как японской, так и корейской культуры.

«С его двуязычным прошлым он может стать гораздо большим, чем просто ученик, — подумал Ли Су Иль с лёгкой улыбкой, — он может стать мостом между нашими народами, если воспитать его правильно. Однако, для этого потребуется не только терпение, но и чуткое руководство».

Эти размышления вызвали в советнике сложные эмоции — радость за судьбу мальчика, решимость направить его жизнь в правильное русло и лёгкую грусть от осознания того, какой тяжёлый путь ему предстоит.

Ли Су Иль видел в Ли Ёне воплощение двух миров, раздираемых противоречиями, но в этом он находил и надежду: мальчик мог стать мостом между этими мирами, если ему дать правильное воспитание.

«Именно поэтому нужно быть осторожным, — напомнил себе Ли Су Иль, — слишком прямолинейный подход может погубить всё. Пока что он Ли Ён, ребёнок без прошлого, но с будущим, которое я помогу ему построить».

Ли Су Иль невольно задержал взгляд на Ли Ёне, словно вглядываясь в прошлое этого ребёнка, скрытое за словами и выражением лица.

«Если у него будет достаточно усердия и терпения, то он быстро «переучится», — отметил про себя советник, мысленно уже составляя план. Мальчику нужно не только обретать знания, но и погружаться в окружающую культуру, чтобы стать тем, кем его можно воспитать.— Ли Ён, — мягко сказал он, снова обращаясь к мальчику, — язык, как и меч, становится сильным, если его правильно направлять. Ты освоишь его так же, как однажды научишься владеть своим телом и духом. Мальчик внимательно посмотрел на Ли Су Иля, словно стремясь понять скрытый смысл в его словах.

Взгляд Ли Су Иля задержался на кулоне, который висел на шее мальчика. Мальчик невольно сжимал его тонкими пальцами, словно этот небольшой предмет был для него якорем, связующим с чем-то важным.

Кулон держался на кожаном ремешке, который был явно слишком велик для ребёнка. Ремешок свисал так низко, что почти касался таньчона — середины живота, места, где, как говорят, зарождается жизненная сила человека.

Этот жест не ускользнул от внимания Ли Су Иля. Он отметил, как напряжённо мальчик держал кулон, словно боялся его потерять. То ли привычка, то ли признак внутреннего смятения — советник не мог сказать наверняка. Его мысли на мгновение унеслись к возможной истории этого кулона. Был ли он подарком? Или, возможно, это единственное, что осталось у мальчика от родителей? — Это твоё? — мягко спросил Ли Су Иль, указывая на кулон, но, увидев, как Ли Ён чуть заметно напрягся, сразу добавил: — Не беспокойся, можешь не отвечать. Кулон был небольшим, вероятно, сделанным из благородного металла. Изящная инкрустация драгоценными камнями придавала ему особую утончённость. На одной стороне была выгравирована мугунхва (гибискус), священный цветок Кореи, символизирующий "бессмертие" и стойкость.

На другую сторону Ли Су Иль обратил внимание случайно: мальчик машинально вертел кулон в руке, и его блестящая поверхность на миг открылась взгляду молодого чиновника. На другой стороне кулона была тонко выгравирован цветок сакуры, украшенный аккуратной инкрустацией из мелких драгоценных камней.

Этот изящный символ не укрылся от взгляда Ли Су Иля, но он не стал расспрашивать мальчика. Вместо этого он решил собрать все вопросы, возникшие после их беседы, и задать их настоятелю позже — осторожно и без спешки, чтобы не всколыхнуть боль, которую, вероятно, скрывал этот ребёнок.

«Этот кулон, — подумал Ли Су Иль, — Он словно ключ к тайне. Но какую боль или правду скрывает за собой судьба этого ребёнка?»; «Кулон... Не просто украшение, — подумал Ли Су Иль. — Я должен выяснить его историю, но так, чтобы не ранить сердце мальчика».

Мальчик лишь опустил взгляд, сжав кулон ещё крепче. Ли Су Иль не стал настаивать. Иногда вопросы лучше оставлять без ответа, давая время.

Ли Су Иль проводил дни в монастыре, размышляя и углубляясь в разговоры с настоятелем и постоянно беседуя с Ли Ёном. Его пытливый ум не давал покоя, и он пытался сложить в единую картину все те загадки, что окружали мальчика.

— Настоятель, когда и как попал к вам мальчик? — поклонившись, спросил Ли Су Иль в одной из их бесед.

Настоятель сложил руки перед собой, опустил глаза, будто вглядываясь в глубины прошедшего года.

— Мальчика привезли китайские монахи из монастыря Чанбайшань, что в провинции Цзилинь, на нашей южной границе, — начал он спокойно.

— У нас с ними давние связи: их монахи регулярно приезжают сюда, чтобы изучать «Трипитака Кореана».

Он ненадолго замолчал, прищурил глаза, словно вспоминая текст записки, и затем продолжил:

— Настоятель китайского монастыря написал, что его монахи нашли мальчика у ворот около недели до того, как привезли его к нам. Он был сильно измождён. Обнаружили его ранним утром, когда воздух ещё был свеж и прохладен. Казалось, он из последних сил держался на ногах, и только когда силы окончательно покинули его, он опустился на колени — словно заросший мхом пенёк.

Даже удивительно, как монаху удалось разглядеть его в той дымке.

— В руках мальчик сжимал переплавленный бронзовый ичибу-кин, покрытый тонким слоем серебра. Вы, достопочтенный Ли Су Иль, наверняка знаете — это монета эпохи Эдо, чеканенная с имитацией китайских иероглифов. Она не была настоящим серебром: на её поверхности есть небольшая засечка — будто от меча — и под серебром видна бронза.

Настоятель слегка качнул головой и добавил сдержанным голосом:

— А ещё… китайские монахи написали, что во сне мальчик шептал слово “То̄сан…” — «отец» по-японски.

Он замолчал, позволяя словам осесть в воздухе, а затем, с мягким вдохом, продолжил:— Когда монахи переодели мальчика, они удивились: под его грязным ханбоком было надето кимоно. А на поясе хакамы, затянутый туго, как верёвочная печать, был спрятан маленький кулон — между слоями ткани. Ребёнок был без сознания, и монахи взяли ичибу-кин и сняли с мальчика кулон и отправили его вещи нам.

— И кулон, и “серебряный” ичибу-кин — всё это мы вернули мальчику, когда он прибыл в наш монастырь. Мы сочли, что эти предметы принадлежат не телу, а его судьбе.

Ли Су Иль внимательно слушал, не перебивая.

— В монастыре Чанбайшань ему дали имя Ли Янг. Настоятель на мгновение замолчал, будто заново переживал те дни.

— Мы дали ему кров, заботились о нём, обучали и пытались вернуть его к жизни. Однако он всегда был тихим и замкнутым. Только недавно я начал замечать, что мальчик стал проявлять больше интереса к окружающему миру. Впервые я увидел Ли Ёна говорящим... с вами, — закончил он, посмотрев прямо в глаза Ли Су Илю.

Советник нахмурился, переваривая услышанное. История мальчика всё больше походила на разорванное полотно, где каждый новый фрагмент добавлял больше вопросов, чем ответов. Он опустил взгляд на свои руки, а затем задумчиво произнёс: — Благодарю вас за всё, что вы сделали для Ли Ёна. Он… удивительный ребёнок, но его молчание и рана в сердце, кажется, глубже, чем я предполагал.

Настоятель кивнул, словно соглашаясь. — У него сильный дух, но он всё ещё ребёнок. Возможно, вы тот, кто сможет помочь ему обрести путь.

Ли Су Иль продолжал внимательно слушать настоятеля, но его мысли ненадолго унеслись в прошлое. Он вспомнил, как около года назад на одном из дипломатических приёмов встретил Масаюки Кобаяси. В тот день Ли Су Иль был приглашён в качестве переводчика — его японский считался лучшим в королевстве.

Кобаяси произвёл на него двоякое впечатление: его манеры были безупречны, а взгляд излучал смесь интеллекта и скрытого напряжения, характерного для человека, привыкшего быть начеку. Несмотря на кажущуюся холодность, Ли Су Иль уловил в его интонациях странное тепло, словно молодой дипломат хотел сказать больше, чем позволяла официальная обстановка.

Эта встреча всплыла в памяти молодого чиновника не просто так. Тогда, на приёме, он заметил у Масаюки что-то знакомое, что теперь находило своё отражение в мальчике. Может быть, это было в осанке или в характерных чертах лица... Ли Су Иль не мог сказать наверняка.

«Мальчика несомненно нужно усыновить, забрать из монастыря, — продолжал размышлять Ли Су Иль, глядя на юного Ли Ёна, — Он явно японец и, несомненно, сын Масаюки Кобаяси. Это слишком очевидно, чтобы быть простым совпадением: его внешнее сходство с Кобаяси, странности в корейской речи, которые выдают его происхождение, и, в довершение всего, этот кулон…»

Он задумался, ощущая странное волнение. Кулон с двумя символами — веткой сакуры и мугунхва — казался ключом, связывающим воедино две культуры и, возможно, две судьбы. Ли Су Иль не мог отделаться от ощущения, что этот мальчик — не просто потерянный ребёнок. Его судьба, словно тщательно переплетённые нити, была связана с чем-то большим. И, возможно, именно Ли Су Илю было суждено раскрыть эту тайну.

Однако, перед усыновлением, следовало прояснить ещё один вопрос, чтобы не попасть в неприятную дипломатическую ситуацию.

В другой раз, молодой чиновник, отправился к Настоятелю храма, чтобы обсудить с ним странный кулон мальчика. — Настоятель, — начал он, слегка склоняя голову в знак уважения, — я много думал о том, что происходит в нашей жизни. Потеря семьи... мою жену, нерождённого сына... Это оставило пустоту, которую я не могу заполнить никакими усилиями. Он помолчал, словно обдумывая, стоит ли говорить дальше.

Настоятель внимательно смотрел на него, но не прерывал молчания. — Но, возможно, — продолжил Ли Су Иль, взглянув вдаль, словно обращаясь к чему-то большему, чем человек перед ним, — именно молитвы Будде, ваши и мои, принесли мне это испытание. Или, может быть, это шанс. Он слегка улыбнулся, но в улыбке читалась глубокая грусть.

— Я вижу в этом мальчике, Ли Ёне, не просто ребёнка, который пережил ужасные потери. Я вижу в нём свою судьбу. Возможно, мне предоставляется возможность обрести то, что я потерял. Возможно, судьба хочет, чтобы я принял его как своего сына.

Настоятель храма сложил руки в молитвенном жесте, прикрыв глаза, и через мгновение ответил с мягкой улыбкой:— Каждый приходящий в этот мир имеет свою судьбу, Ли Су Иль. И иногда судьба проявляется в самых необычных формах. Если вы действительно видите в мальчике не только обет, но и будущую связь, которая способна излечить обе ваши души, то, возможно, ваши пути были соединены неслучайно.

Молодой чиновник кивнул, принимая слова настоятеля как знак свыше. Его сердце было тяжёлым, но в то же время наполнялось новой надеждой. Он знал, что впереди ещё долгий путь, но теперь он чувствовал, что он не один.

Настоятель мягко улыбнулся, сложив руки перед собой, словно прося прощения за то, что сразу не учёл новой детали. — В трагической истории Ли Ёна, — произнёс он с лёгким акцентом на новом имени мальчика, как бы проверяя, насколько оно ложится на язык, — действительно много горя, но и, возможно, зерно чего-то большего. Я наблюдал за вами, и мне кажется, что ваши беседы с ним не просто разговоры. Вы словно ищете в нём нечто, что давно потеряли. Это так?

Ли Су Иль ответил глубоким поклоном, подтверждая предположение.

— Да, настоятель. Каждый наш разговор — как мост между прошлым и будущим. Я чувствую, что этот мальчик… Ли Ён… предназначен быть чем-то большим, чем просто ребёнком, оставшимся без родителей. Будда дал ему силу, чтобы выдержать то, что он пережил, а мне дал возможность показать ему путь.

Настоятель, казалось, задумался, глядя на что-то невидимое вдали. — Ваши слова находят отклик в моём сердце, Ли Су Иль. Но вы должны помнить, что путь, который вы предлагаете мальчику, может быть непростым. Он потерял семью, а теперь вы хотите предложить ему новую. Это большая ответственность.

Молодой чиновник кивнул, не отрывая взгляда от настоятеля.

— Я понимаю это, настоятель. Но разве не наша задача — помогать тем, кто остался в тени? Ли Ён уже показал, что он силён духом. С вашей поддержкой и моей заботой я верю, что он сможет обрести смысл своей жизни и, возможно, стать чем-то большим, чем мы можем представить.

Настоятель слегка склонил голову, признавая справедливость этих слов.— Пусть Будда направит вас обоих, Ли Су Иль. Если это ваше предназначение, то все препятствия будут преодолены.

И, хотя, на лице настоятеля сохранялось спокойствие, в его глазах мелькнуло понимание — возможно, он видел не только желание Ли Су Иля помочь мальчику, но и скрытые мотивы, которые могли проявиться со временем. — Я обратил внимание на кулон, который висит на шее у мальчика, — продолжил Ли Су Иль, — очевидно, что это дорогой кулон, но гравировка сбила с меня с толку. На одной стороне выгравирована ветка сакуры, но на другой стороне выгравирована гибискус (мугунхва), скажите вы спрашивали мальчика об этом кулоне? – закончил молодой чиновник.

Настоятель сделал небольшую паузу, его взгляд на мгновение задержался на кулоне, который висел на шее мальчика, когда они виделись в последний раз. — Что касается кулона, — продолжил он, — я не задавал вопросов. Скажу честно, мне казалось, что он служит Ли Ёну чем-то вроде якоря. Он часто держит его, когда задумчив или взволнован. Вопросы могли бы разбудить в нём боль, а у нас здесь другой подход: позволять ранам заживать, а не теребить их.

Ли Су Иль внимательно выслушал, а затем, собравшись с мыслями, спросил:— Настоятель, вы говорите о заживлении, но не кажется ли вам, что иногда ответы помогают зажить быстрее? Этот кулон... Он не просто украшение. Гравировка ветки сакуры и мугунхвы... Разве это не может быть ключом к его прошлому?

Настоятель улыбнулся, словно предвкушая такой вопрос. — Возможно, Ли Су Иль. Но я предпочитаю дать этому ключу найти свою замочную скважину естественным образом. Если вы считаете, что ответы сейчас важнее, чем их время, то, возможно, это ваша задача — спросить его. Но помните, что любое знание — это бремя, особенно для тех, кто ещё так юн.

Ли Су Иль кивнул, соглашаясь. Ему нравилась мудрость настоятеля, но он чувствовал, что судьба Ли Ёна требует более активного подхода.

— Спасибо, настоятель. Я приму ваши слова к сердцу. Но я всё же поговорю с Ли Ёном, если увижу, что он готов.

— Настоятель, — продолжил разговор молодой чиновник, — вы не замечали, как странно говорит ребёнок? Он точно японец.

— Нет, Ли Су Иль, — спокойно ответил настоятель, слегка качнув головой. — Я понимаю, к чему вы клоните. Несмотря на то, что мы избегаем прямого общения с врагами, которые слишком часто искажают суть нашей веры в Будду, не понимая её глубины, мы всё же несколько раз отправляли гонцов к японцам с тех пор, как мальчик появился у ворот монастыря.

— То есть вы высылали только запросы? — задумчиво произнёс молодой чиновник. — А какой-нибудь ответ вам приходил?

— Нет, Ли Су Иль, — твёрдо произнёс настоятель и медленно поднялся, поправляя складки своего одеяния.

— Спасибо, Настоятель, — Ли Су Иль глубоко поклонился и, почтительно продолжив, добавил: — Если я огорчил вас своими вопросами, прошу простить.

Он снова склонился в глубоком поклоне. Настоятель мягко улыбнулся, показывая, что не держит обиды. Его взгляд устремился к фонарю, горящему неподалёку, словно он хотел впитать этот свет в последний раз, и тихо произнёс: — Когда один факел зажигает другой, свет не становится меньше. Пусть свет твоего сердца осветит его путь. Его слова звучали спокойно, с глубоким смыслом, словно на прощание он передавал Ли Ёну не просто благословение, но и внутреннюю силу, которая могла поддержать его в пути.

Так, молодой чиновник приехал, чтобы оплакать свою жену, умершую при родах, и неродившегося ребёнка. Но уезжал он уже не один — с ним отправился Ли Ён, мальчик, которого он взял под свою опеку и сделал своим приёмным сыном.

Для обоих это был новый этап. Для Ли Су Иля — ответственность, возложенная на него настоятелем храма. Для Ли Ёна — новая жизнь, полная неизвестности. Он не знал, что его ждёт впереди, но глядя на уверенного и спокойного Ли Су Иля, мальчик чувствовал, как в душе прорастает тихое доверие.

Колокола монастыря звенели на прощание, провожая их в долгий путь, где каждому предстояло встретиться со своей судьбой.

Детские Митиюки Ли Ёна. Конец.